Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг
Патриарх Игнатий
Патриарх царя Димитрия. Размышления в узилище
Залетая через узкое оконце, под сводом кельи гулко отдавались пьяные вопли «спасителей России». Вторую неделю старый интриган Василий Иванович Шуйский, с кучкой клевретов истребивший царя Дмитрия Ивановича и вскарабкавшийся на московский престол, спаивал из государевых погребов стрельцов и всенародство. Залитые винищем глаза гулящей городской сволочи восторженно слезились при виде угощений и подарков, слюнявые рты изрыгали проклятия самозванцу–расстриге, чей растерзанный труп валялся на Лобном месте, и славили самозваного царя Василия. Лучшие люди города молчали, пораженные наглостью новых властей. Чернь рукоплескала выездам щедрого государя и браталась с выпущенными из тюрем уголовниками. Весенний воздух быстро очистился от запаха пепелищ, трупы зарезанных уже упокоились в братских могилах. Избежавшие погромов дворяне и купцы перевели дух и со здоровым злорадством смотрели на не столь удачливых соседей, имевших на постое поляков и поплатившихся за то имуществом, честью жен и дочерей, жизнями близких.
Лишенный святительского сана и заточенный в Чудовом монастыре бывший патриарх Игнатий слишком много повидал на своем веку, чтобы удивляться легкости, с которой умы многих россиян приспособились к мгновенной крутой перемене власти. Старый грек нисколько не обольщался насчет человеческих нравов Нового времени. С юности он усвоил, что ничто так не способствует возвышению в среде православных греков, как взятки турецким властям, доносы мусульманам на своих собратий. Освободить желанную ступеньку церковной иерархии с помощью подсыпанного в дружеский бокал яда или пырнуть конкурента ножом наемного убийцы было делом вкуса, а не морали. Игнатий не любил вспоминать времена, когда он достиг кафедры епископа Ериссо и святой горы Афон и еще менее — кошмарный момент бегства от подкупленных соперником турецких властей.
Начать все сначала искушенный грек попытался в Риме, куда прибыл без гроша за душой после преисполненного приключений путешествия. Однако вскоре убедился в крайней недостаточности опыта провинциальных интриг для успеха в Новом Вавилоне. Потрясенный картинами невиданного, чудовищно грязного разврата, привычный ко многому монах содрогнулся. Игнатий понял, что со своей довольно гибкой моралью все же не может переступить некую черту, за которой мог бы обозначиться успех при папском дворе — законодателе мод на наиболее гнусные средства борьбы за власть и извращенные «удовольствия» для всех дворов Западной и Центральной Европы. Рим впереди Италии, Италия впереди мира шествовали по пути Возрождения с такой вонью, что не слишком чистоплотного грека замутило. Жемчужины свободных личностей и свободного искусства рождались в клоаке свободы от морали и использовались для украшения дворов победителей в борьбе за власть, наиболее свободных от божеских и человеческих законов.
С содроганием Игнатий должен был отказаться от мысли стать бойцом в гигантской борьбе за веру, ознаменовавшей приход Нового времени. Возрождение духовного христианства на Севере Европы лишь ненадолго оглушило самодовольных адептов католицизма. Перестроив фронт, они ринулись в контрнаступление на Реформацию. На острие атаки шли рыцари удивительного монашеского ордена без страха смерти и упреков совести: шпионы и педагоги, воины и богословы, палачи и дипломаты Игнатия Лойолы. Костры инквизиции запылали столь ярко, что, казалось, именно они развеяли мрак средневековья, ограниченного судебными «предрассудками».
Находя костоломную машину инквизиции недостаточной, католическая реакция перешла к тотальному истреблению реформатов от стариков до младенцев в религиозных войнах и более приятных для нее «варфоломеевских ночах». Реформаты приняли вызов, активно пытая и сжигая католиков и друг друга, отвечая на террор не менее кровавым террором. Притеснения христиан турками показались Игнатию добродушной отеческой заботой по сравнению со зверскими преступлениями христиан друг против друга. Выступить в этой борьбе на стороне Рима было для бывшего афонского епископа невозможно.
Беглец бросил, конечно, взгляд на восточный фронт религиозной войны, где католическая реакция успешно наступала через Речь Посполитую, объединившуюся с Великим княжеством Литовским, в основном православным, пошедшим на политическую унию в надежде совместными усилиями отразить экспансию России, Турции и Крыма. Натолкнувшись на упорное сопротивление окатоличиванию, иезуиты двигались на Восток под прикрытием религиозной унии с православным духовенством, вынуждаемым признавать главенство Римского папы. В другое время Игнатий, возможно, попытался бы сделать карьеру среди униатов, хотя участие в ожесточенной борьбе с единоверцами его не прельщало. Но в начале 1590–х г. весьма благоприятные сведения поступили из России.
Война Ивана Грозного против своего народа, в которой было зарезано, уморено голодом, подведено под неприятельский меч или сдано в рабство, как говорили, более двух третей населения огромной страны, кончилась со смертью тирана. Ездившее в Россию после Великого разорения греческое духовенство привозило фантастические известия о набожности и щедрости нового царя Федора Иоанновича и правителя Бориса Годунова. Неудивительно, что связи России с православным Востоком необычайно оживились, так что русскому правительству пришлось вводить лимиты на посещения греческих искателей милостыни. Путешествие в Россию было очень опасно, дороги кишели разбойниками, представляющими власть, и вольными ватагами, но обетованная земля упокоения от смертоубийственной и душегубительной борьбы за веру была слишком притягательна.
Мысль о сказочном богатстве Русской церкви также подхлестывала грека, хитроумно обошедшего все опасности на пути в Москву, куда он прибыл в 1598 г. как посланец Константинопольского патриарха на царское венчание Бориса Годунова.
Начать карьеру в третий раз было бы значительно проще среди простоватых россиян, только открывающих для себя тонкости настоящей интриги, если бы не их предубеждение к представителям греческого духовенства. Не раз и не два Игнатию приходилось негодовать против упорного самодовольства русских иерархов, не принимавших, правда, в расчет национальность, но считавших свою поместную церковь главным, а то и единственным столпом мирового православия. С удовольствием поддерживая и продвигая новокрещеных с недавно занятых территорий, духовные сановники России считали христиан других исповедании некрещеными и даже подумывали, не следует ли заново принимать в лоно Церкви единоверных пришельцев с Востока.
Как бы то ни было, Игнатий постепенно укреплял свои позиции в греческой колонии в Москве и при дворе патриарха Иова. Его подчеркнутая мягкость и уступчивость, свойственное грекам почтение к светским властям не прошли мимо внимания царя Бориса Годунова и в конце концов принесли долгожданный плод. В 1603 г., в последний год великого голода, Игнатий с удовольствием избавился от приставки «экс» при своем епископском сане, заняв кафедру Рязанскую и Муромскую. К этому времени грек избавился и от многих иллюзий относительно православного самодержавного Российского государства и отнюдь не считал его обетованным местом упокоения.
В волнах гражданской войны, на окраине Дикого поля, весьма опасной не столько татарскими набегами, сколько буйством десятилетиями сбегавшегося сюда от властей населения, архиепископ Игнатий надеялся прожить, не вступая в борьбу за чьи–либо интересы и не связываясь ни с одной из противоборствующих сторон. Служить, как искони повелось у греческого духовенства, самодержавной власти, не проявляя политической инициативы, — вот был камень, или даже целый утес, на котором Игнатий планировал основать свое благополучие. Однако в условиях, когда сама самодержавная власть была спорной, благополучие представлялось довольно шатким и неустойчивым.
Лжедмитрий шел по Святой Руси, принимая присягу восторженно встречавших его городов и весей. «Встает наше красное солнышко, ворочается к нам Дмитрии Иванович!» — кричал народ, счастливый чудесным спасением доброго и законного царя.
Ни победы, ни поражения Дмитриева войска ничего не меняли. Даже бунт большей части польской шляхты, ушедшей от Самозванца в Речь Посполитую, никак не сказался на его триумфальных успехах. Русские люди по обе стороны границы с нетерпением ждали избавителя от всех бедствий. Крестьяне и холопы, работные люди и зажиточные горожане, казаки и дворяне равно чаяли прихода спасителя от нищеты и неправды. Посадские люди и стрельцы вязали верных Борису Годунову воевод и присылали их в стан царя Дмитрия Ивановича, священники служили торжественные молебны в освобожденных его именем городах и крепостях.
